RFI/Christophe Carmarans
Robin Hammond живет отныне в Париже. Он намерен продолжать свой проект о судьбе душевнобольных в Нигерии и Свазиленде
– Robin, как появилась идея этого проекта?
– До того, как поселиться в Париже, я в течение трех лет жил в Кейптауне, в Южной Африке, которую я знаю очень хорошо. Последние 6 лет самые важные проекты реализовывались в Африке. В январе 2011 я отправился в Джубу, Южный Судан, чтобы освещать референдум о независимости. По прибытии я обнаружил там большое количество журналистов и фотографов. Это была ситуация, к которой я не привык. В основном, я освещаю темы или зоны, не имеющие никакой медиаподдержки: сюжеты о правах человека, сексуальное насилие в Конго, эксплуатация рабочих многонациональными компаниями в развивающихся странах, загрязнение воздуха, вопросы окружающей среды в Африке и др. подобные темы. Мне неинтересно было просто делать фотографии людей, которые бросают бюллетени в урну.
Позже, когда мы ехали по улице Джубы, я увидел девочку 9 лет, явно с умственными отклонениями, просящую милостыню. Я спросил у шофера такси: «Как здесь лечат душевнобольных?» И тот – почти безучастно – ответил: «Их помещают в тюрьму». И тогда я скомандовал: «В тюрьму».
Нам сразу удалось договориться, чтобы нас туда впустили. И здесь мы увидели то, что можно видеть на моих фотографиях: людей, закрытых, привязанных, практически без одежды, в обстановке крайне антисанитарной и отвратительной. Я сделал репортаж, но я себе сказал: «Хорошо, речь идет только об одной стране. Надо увидеть, что происходит в других».
– Две цифры меня особенно поразили в Вашей экспозиции. В Могадишо, где насчитывается все-таки 1,6 миллионов жителей, имеется всего-на-всего один медбрат-психиатр. Один на весь город! Вы также упоминаете данные Всемирной организации здоровья, согласно которым, в Сомали каждый третий человек страдает от душевных потрясений, спровоцированных войной. Это страшно!
– Да, это абсолютно верно для Могадишо. И, Вы знаете, в таком огромном регионе, как восток Демократической республики Конго, есть только один психиатр. А Конго такой же большой, как вся Западная Европа. В этой стране в течение десяти последних лет, по крайней мере, 500000 женщин стали жертвами сексуального насилия.
В зонах конфликтов люди, которые имеют определенные способности или дипломы, уезжают при первой возможности из страны.
Что касается Сомали, там, помимо военного травматизма, остро стоит проблема плохого питания. Малолетние дети без достаточного питания не имеют надлежащего умственного развития. Когда я приехал в лагерь беженцев в al-DarbDiya, голод свирепствовал уже на Африканском Роге: в лагерь прибывали ежедневно, по крайней мере, тысяча человек. Очевидно, что дети буквально умирали от голода. Когда вам только два-три года, и ваш мозг находится в фазе развития, плохое питание может спровоцировать необратимые нарушения.
– И ONG (общественные неправительственные организации) не в состоянии сегодня предоставить необходимую помощь?
– Нет. На данный момент уже можно пересчитать по пальцам организации, занимающиеся выделением средств под подобные нужды, возможно только «Врачи без границ». Но и они могут действовать только в случаях срочной необходимости, первой неотложной помощи, а не на протяжении длительного периода. Это исключительно сложно. Вы можете бороться с малярией, устраняя носителя инфекции, комаров, госпитализируя больных и предоставляя им лечение. В этом случае вы получаете быстро впечатляющий результат, что побуждает людей делать пожертвования. Но лечение душевнобольных это совершенно другая вещь. Речь уже идет о длительной работе, когда невозможно иметь быстрых и показательных результатов. Вы не можете им дать лекарства, надеясь, что они поправятся через несколько недель.
– Мы видим на Ваших фотографиях, что некоторые семьи подают жалобу на знахарей. Им удается добиться результатов?
– В основном, знахарь является единственной персоной, к которой больной может обратиться за советом. Не буду скрывать, что в начале проекта я имел очень негативное мнение на их счет. Тем не менее, приходится признать, что только знахари оказывают внимание душевнобольным и дают им хоть немного надежды. Но результат в реальности смешанный, двойственный, поскольку порой «исправление» хуже, чем болезнь. Я вспоминаю один город в Уганде, где больные были закрыты в подвале церкви в течение нескольких месяцев! И знахари-мусульмане читали для них в рупор строфы Корана. Надо сказать, что некоторое число проблем, которыми страдают местные жители, имеют духовный характер.
– Вы с самого начала решили использовать только черно-белый цвет?
– Не совсем. На самом деле, это была своего рода ответная реакция на мои предшествующие репортажи, которые длились только два-три дня и которыми я часто оставался не доволен. Вы делаете несколько фотографии, портретов, вы используете определенный свет, и уже время уезжать. Я хотел вернуться к тому, почему я стал фотожурналистом. Когда я закончил школу, моей моделью, моим примером был Юджин Смит, и я хотел всегда ориентироваться в моей работе в этом направлении. Впервые с тех пор, как я стал фотографом, я оставил дома практически все мое оборудование. Я имел при себе только камеру Canonи два небольших объектива. И я даже отказался от использования вспышки. Более легкая сумка сделала меня более свободным и мобильным, то, что порой действительно необходимо в таких опасных местах, как Сомали.
– Как происходит отбор фотографий?
– Я их делаю тысячи, около сотни посылаю Жану-Франсуа Лерой, директору фестиваля Visapourl'Image. Он оставляет лишь 40 из них, и потом мы вместе обсуждаем, что следует выставить.